Неточные совпадения
Александровская колонна неприятно напоминала фабричную
трубу,
из которой
вылетел бронзовый ангел и нелепо застыл в воздухе, как бы соображая, куда бросить крест.
В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал
из трубы и потом снова в
трубу, висевшая у него на перевязи при боку ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась и месяц, пользуясь этим случаем,
вылетел через
трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу.
У колеса показался сам Галактион, посмотрел в бинокль, узнал отца и застопорил машину. Колеса перестали буравить воду,
из трубы вылетел клуб белого пара, от парохода быстро отделилась лодка с матросами.
Григорий Александрыч обездоливает крестьян; Хрисашка обездоливает Григория Александрыча; пропоец, из-за рюмки водки, обездоливает целую деревню; мещанин-мясник, из-за грошового барыша, обездоливает целую Палестину… Никому ничего не жаль, никто не заглядывает вперед, всякий ищет, как бы сорвать сейчас, сию минуту, и потом… потом и самому, пожалуй,
вылететь в
трубу.
— Будут. Вот я так ни при чем останусь — это верно! Да,
вылетел, брат, я в
трубу! А братья будут богаты, особливо Кровопивушка. Этот без мыла в душу влезет. А впрочем, он ее, старую ведьму, со временем порешит; он и именье и капитал
из нее высосет — я на эти дела провидец! Вот Павел-брат — тот душа-человек! он мне табаку потихоньку пришлет — вот увидишь! Как приеду в Головлево — сейчас ему цидулу: так и так, брат любезный, — успокой! Э-э-эх, эхма! вот кабы я богат был!
А
из облака неслись звуки музыки, то стихая, — и тогда слышался как будто один только гулкий топот тысячи ног, — то вдруг
вылетая вперед визгом кларнетов и медных
труб, стуком барабанов и звоном литавров.
Из высокой дымовой
трубы на фабрике изобретателя качающихся паровых цилиндров, доктора Альбана, уже третий день не
вылетает ни одной струи дыма; пронзительный фабричный свисток не раздается на покрытых снегом полях; на дворе сумерки; густая серая луна из-за горы поднимается тускло; деревья индевеют.
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся на морозе, и
из ноздрей у них
вылетают четыре дымные
трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает, луна бросает на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая на лошадей, а третья — на тех, кто на нее смотрит.
— Поедешь… ан, поедешь… — насмешливо засвистала вьюга. Она с громом проехалась по крыше, потом пропела в
трубе,
вылетела из нее, прошуршала за окном, пропала.
— Ни слуху ни духу про него у нас никогда по бывало, вдруг ровно
из земли вырос, как
из ведьминой
трубы вылетел, и ну чужим добром распоряжаться!
Через полчаса мы подходили к биваку. Там все было в порядке: палатка поставлена,
из трубы ее вместе с дымом
вылетали искры, а рядом с нею на подстилках
из хвои и сухой травы отдыхали ездовые собаки; очередной артельщик готовил ужин.
Видали нередко, как дьяк Курицын, величайший
из еретиков, посещал его, когда люди ложатся спать, и проводил с ним целые ночи в делах бесовских и как в полночь нечистый
вылетал от него
из трубы дымным клубом.